В ночь на 8 декабря в Сирии пал режим Башара Асада. Пока оппозиция празднует победу, Асад вместе с семьей получил убежище в России и, по утверждению ТАСС, уже прилетел в Москву. Старший научный сотрудник Берлинского центра Карнеги по изучению России и Евразии Александр Баунов объясняет, как так вышло, что Путин настолько сосредоточился на Украине, что потеря Сирии оставляет его равнодушным.
Падение режима Асада завершило «арабскую весну» больше чем через 10 лет после ее начала. Если бы Асад проиграл вместе с Бен Али, Мубараком и Каддафи, это была бы слабость его собственного режима. Но он пал после того, как Россия вместе с Ираном и вопреки желанию западных правительств помогли ему сохранить власть. Такое отложенное падение не может не восприниматься как слабость России и Ирана.
Путин получил свой Афганистан, но не в том смысле, как его пугали. Когда он отправлял войска в Сирию в 2015 году, ему обещали вражду со всем суннитским миром и повторение советского Афганистана, где СССР завяз, терял людей и в конце концов потерял себя. А в Сирии у России получилась скорее реплика американского Афганистана. Сначала сравнительно быстрый военный успех и видимая прочность подопечного режима, а потом — стремительный развал его армии. То, что Россия завоевывала и удерживала для Асада годы, он потерял за считаные дни.
Сходство с Афганистаном Байдена — откуда, впрочем, уход США был хотя бы заранее анонсирован — должно быть крайне неприятным для Кремля. В последние годы кадры из Кабула давали повод для грубых шуток, нелестных для Америки сравнений и — еще хуже — перехода к действиям против Украины. Публичный провал США в Афганистане укрепил российское руководство в представлении о слабости и безволии американцев, которые предпочтут эвакуировать своих союзников из Киева, а не бороться. Теперь в Кремле понимают, что новая американская администрация наблюдает их собственный failure of deterrence и делает выводы. И точно так же за ним наблюдают те правительства, которые солидаризовались с российской версией многополярности, и остальные представители глобального большинства.
Стремительное падение союзного режима в Сирии — наглядная иллюстрация предельной, вернее запредельной, выходящей за рамки рациональной политической нормы концентрации Владимира Путина на Украине. Ради нее он готов пожертвовать буквально всем, включая собственные предыдущие успехи. Хотя руководители российского режима постоянно стараются представить себя хладнокровными реалистами, реальную политику в Кремле давно заменила геополитика, а ее, в свою очередь, — политика на украинском направлении.
Крупнейшее военно-политическое достижение последних лет утрачено. Россия лишилась своей единственной истории успеха силового выхода в дальнее зарубежье. Она вновь стала страной, которая изо всех сил бьется где-то там у себя в регионе, далеко от мировых путей, в бывших собственных границах, и в Кремле, кажется, никому нет до этого дела. Волнуются и грустят только озабоченные разделом мира и славой русского оружия блогеры-милитаристы. А ведь вокруг сохранения Пальмиры, спасения исторически дружественного Москве правительства и христиан Востока, остановки цветных революций и уничтожения русским оружием всех террористов мира, включая собственных, собравшихся на заклание в одном месте, строились помпезные пропагандистские кампании с концертами и парадами. Выяснилось, что есть свои, которых не бросают, и другие свои, которых можно и бросить. И где теперь проходит граница между ними?
Нынешний Путин настолько сосредоточен на Украине, что потеря единственного военно-политического успеха вдали от собственных границ, похоже, оставляет его равнодушным. Локальный по происхождению украинский конфликт вытеснил все остальное и разросся до масштабов глобального. Сирия неважна, ничего не важно, ведь все, включая судьбу самой России, решается под Херсоном и Волчанском.
Официальные спикеры молчат, осознавая, что все это — компетенция их начальника. В результате важнейшее мировое событие, в которое Россия давно и глубоко вовлечена, остается без комментариев. В то время как Иран дал свое толкование случившегося, робкая российская пауза производит, как в день пригожинского мятежа, впечатление неготовности и неуверенности.
Ставка в украинской войне так высока, что выглядит буквально как исторический отыгрыш России, ее zero, пан или пропал. Потенциальная победа в украинской войне подается как победа во всемирной борьбе глобального большинства против старой мировой элиты: после нее будут и Сирия, и Грузия, и что пожелаем. Теперь, после краха в Сирии, ничего не остается, как побеждать. Так что бегство из Сирии вряд ли обернется прямым облегчением для Украины.
Другое дело, что образ российской победы продолжает оставаться настолько размытым, что даже весьма ограниченный и локальный успех может быть подан как долгожданный и всеобъемлющий. Но только для внутренней аудитории. Страны мирового большинства не удастся убедить в этом так же легко, как собственное население, особенно после потери Дамаска. Способность быть сильными вдали от собственных границ снова придется доказывать.
Сюжет российской военной интервенции в Сирии с самого начала был связан с украинским. «Арабская весна» подавалась в России как продолжение киевского Майдана, то есть репетиция смены российского режима. Силовая остановка «арабской весны» — это отпор такому сценарию на дальних подступах.
Встречи Путина с долговязым, прямым, будто шпагу проглотил, лишенным эмоций Асадом всегда выглядели холодно. Отношения Путина со многими западными лидерами и даже с переменчивым Эрдоганом бывали гораздо теплее. Это была не помощь личному другу, а чистый геополитический бизнес — попытка остановить волну смены режимов, которые не нравятся Западу, не допустить, чтобы в Сирии было как в Ливии. Поквитаться за Каддафи и — чуть позже — за Януковича.
Судьбы Каддафи и Януковича необыкновенно важны для той формы, которую в итоге обрел российский режим. Каддафи отказался от ядерной программы, выдал обвиняемых в организации терактов, расплатился с их жертвами и пустил иностранные компании. Но при первых серьезных трудностях его дали убить. Януковича свергли немедленно после подписания мирового соглашения с оппозицией и ее западными союзниками. Комментируя его бегство, Путин не раз говорил, что его тоже хотели убить и Запад бы это принял. Российский лидер, вечно колебавшийся в отношениях с Западом между ресентиментом и тягой к кооптации, примерял такие вещи на себя. Судьба Каддафи и Януковича выглядела как еще более беспринципный и коварный, чем в случае Советского Союза, вариант завершения противостояния с Западом. В защите Асада был даже оттенок искупления вины российского руководства, которое рукой Медведева отдало Ливию общим врагам.
Отчасти поэтому помощь Сирии пришла не сразу, а только в 2014 году после того, как была проиграна Украина (хотя и приобретены отдельные ее территории), а Асад продемонстрировал ту волю к сопротивлению и жестокости, которой, к досаде Москвы, не оказалось у Януковича. Позже те же качества показал Лукашенко и тем самым тоже положил конец колебаниям в Кремле.
Была и другая — более существенная связь между отправкой российских войск в Сирию и предшествующими событиями в Украине. В 2014 году аннексия ядерной державой территории соседней страны, чьи международные границы она признавала, отправка войск на чужую территорию под наспех изготовленной и ничего не прикрывающей маскировкой, гибель гражданского самолета третьей страны от боевой ракеты, санкции и контрсанкции — все это выводило Россию из области внешнеполитической нормы, из круга привычно и предсказуемо ведущих себя стран.
Хотя Путин и сидел с западными лидерами на минских переговорах, участвовал с ними в нормандских форматах и приезжал на «двадцатки», Россия была беспрецедентно изолирована на западном направлении, а восток и юг смотрели на нее с выжидательным недоумением. Россию после аннексии Крыма немедленно исключили из «Большой восьмерки». По дороге на «двадцатку» в Брисбене Путину пришлось заезжать за поддержкой в тогда еще не столь неизбежный Китай, и все равно из Брисбена он уехал раньше времени — так там было бесприютно и одиноко. Тогда же российская дипломатия впервые взялась за задачу, которая теперь стала ее основной, — доказывать, что Россия ни в коем случае не изолирована, от нее никто не отдалился и не отшатнулся и что все как всегда и даже лучше.
Редукция отношений с Западом от широкой повестки «восьмерки» до темы купирования локального конфликта была для Москвы неудобно тесной, а роль изгнанника глобальной элиты — непривычной. Отправка войск в Сирию помогла официальной России перевернуть украинскую страницу, вновь вывести отношения с Западом из узкого коридора Крым — Донбасс — «Боинг» на глобальный простор.
В 2015 году в Сирии Путин поставил Запад перед фактом участия в войне против общего врага. Тактика навязывать союзничество и тем самым сближаться, не меняясь самим, была выбрана Путиным с самого начала — еще до момента, когда он среди первых соболезновал Бушу после терактов 11 сентября. Общность противника создавала рамку сближения без сходства, не на базе институтов и ценностей, а на фундаменте совместной борьбы, подобно союзничеству во время Второй мировой войны, когда каждый готов был принять своего союзника таким, какой он есть, будь то колониальная империя или тоталитарная репрессивная диктатура с обожествленным вождем во главе.
Именно такое союзничество открыло сталинскому СССР дорогу к разделу мира на равных с западными державами и предшествовало пику геополитической мощи Москвы. Современной России хотелось его каким-то образом повторить. В качестве общего врага Путин предлагал Западу прежде всего исламистов — от чеченских боевиков и талибов до «Аль-Каиды» и , но также сомалийских пиратов, климатические угрозы и даже ковид. Была и совсем уж обреченная на провал попытка вместе побороться с реабилитацией нацизма в Восточной Европе.
В Сирии российское предложение общей борьбы сработало лишь частично. Военное присутствие России в Сирии началось позже, чем у большинства других внешних участников этой гражданской войны, и формально было направлено против , поэтому российская интервенция не стала поводом для новых санкций даже после того, как Асада обвиняли в использовании химического оружия, а российскую авиацию — в беспорядочных бомбардировках Алеппо.
Оферту союзничества Запад от России не принял, но был принят свершившийся факт войны против общего — или, во всяком случае, пересекающегося — противника, налажено взаимодействие по военным каналам, а на глобальном уровне Россия перестала быть страной, с которой и по поводу которой говорят лишь про Украину. Узкие рамки 2014 года удалось вновь расширить.
Отправив войска в Сирию, Путин решал три задачи: выйти из посткрымской изоляции на желанный глобальный уровень, вернуться на Ближний Восток, где Москва потеряла влияние после распада СССР, и поместить Россию на мировую карту в качестве силы, которая способна остановить смену режима и поддержать союзника в любой точке мира.
Вдобавок интервенцией в Сирию Россия возвращала традиционную для себя роль защитницы христиан Востока, от которой отказались другие европейские правительства, говорящие на неконфессиональном языке защиты гражданского населения. После возвращения в Кремль в 2012 году Путин принялся продавать свою Россию на внутреннем и внешнем рынке как последний оплот христианских ценностей в Европе, и роль защитника христиан от исламистов была ему очень кстати. Эта роль нашла даже ограниченное признание со стороны папы Франциска.
На почве поддержки Асада Россия как никогда прежде сблизилась с Ираном и периодически ссорилась с Турцией — вплоть до торговых санкций и граничащих с casus belli событий, вроде убийства посла или уничтожения российского военного самолета турецким. Тем не менее, вопреки многочисленным прогнозам, интервенция в Сирии на стороне Асада не привела к конфликту с суннитскими державами региона. Спады в контактах с Турцией сменялись подъемами, а в отношениях с монархиями Залива, казалось, подтвердился тезис, что на Востоке уважают силу. Теперь, после проигрыша сирийской ставки, Москве предстоит проверить, насколько там не уважают слабость.
Отношения с Глобальным Югом, хоть этого термина еще не было в ходу, строились до 2022 года в значительной степени на сирийском успехе России. В частности, на том, что Москва способна защитить дружественный режим.
Первая с конца советского времени, да еще и успешная с точки зрения результата проекция силы за пределы своего региона не осталась незамеченной на Глобальном Юге. Россия по-прежнему не слишком убедительно выглядела как инвестор или экспортер производств и технологий, за исключением небольшого набора военных, энергетических и ядерных. Зато она весомо предложила себя в качестве экспортера безопасности — как официального через участие своих вооруженных сил, так и неофициального — в виде поставщика услуг ЧВК.
Именно по этой причине падение режима Асада очень чувствительно для Москвы. Экспорт безопасности и силы в интересах союзников был одним из немногих ее товаров, востребованных на Ближнем Востоке или в той же Африке. Больше того, этот экспорт во многом опирался на российские базы в Сирии, судьба которых теперь неясна, как и логистика дальнейших предприятий Москвы в Африке.
Крах режима Асада напрямую связан с однобокостью российского предложения. Башар Асад начинал как политический и экономический реформатор, открывая страну для западных капиталов и инвестиций, которые Россия не сумела заменить, провалившись в роли поставщика экономического развития.
Список причин военного поражения сирийской армии выглядит логично. Россия не смогла оказывать прежнюю военную поддержку Асаду, потому что теперь целиком поглощена войной против Украины. «Хизбалла» обескровлена войной с Израилем. Сирийские антиасадовские силы в провинции Идлиб использовали мир для перевооружения и подготовки, в частности, научились применять дроны.
Но видно, что в большинстве случаев сирийская армия не проиграла бой, а отказалась его принять. То есть причины поражения не военные, а политические. Именно поэтому, по всей вероятности, Иран не спешил с отправкой сухопутных сил на помощь союзнику. Он просто не успел и не обнаружил нужной для помощи решимости. Можно сражаться вместе с союзником, но нельзя — вместо него.
События в Сирии подсветили главную проблему отношений России и Глобального Юга. Предложение России почти исключительно ограничено сферой безопасности, и даже этот экспортный ресурс недостаточен. Стало ясно, например, что Россия не может результативно присутствовать на двух фронтах.
Но главное — выяснилось, что Россия может вернуть территории под силовой и политический контроль дружественного режима, но не может вдохнуть в них жизнь и развитие. В отвоеванных Ираном и Россией регионах не происходило ничего, что заставило бы местное население радоваться контролю Дамаска. Восстановление правительственных и отдельных общественных зданий, военных городков не изменило общей картины жизни миллионов людей на грани гуманитарной катастрофы под прессом всесильных коррумпированных силовиков.
Сирии не удалось выбраться из экономической пропасти, в которую она провалилась с началом гражданской войны, пусть и не исключительно по воле своего правительства. Подушевой ВВП упал в первые годы войны примерно с 3000 долларов до менее чем 1000 долларов и колебался на этом уровне, а после ковида и вовсе снизился до 500 долларов. Так же выглядит экономический рост — обвал больше чем на 50% в первые годы гражданской войны, потом отдельные годы робкого роста, съеденного годами такого же падения, и очередной катастрофический провал после 2020 года.
Жизнь в контролируемой оппозиционными исламистскими группировками провинции Идлиб под покровительством Турции оказалась привлекательнее, чем в регионах под властью официального правительства. В Идлибе хотя бы были свет, бензин и вода и меньше проблем с продовольствием. Конечно, Идлиб не был разрушен так, как Алеппо, его население в разы меньше, чем в «большой Сирии», и Турция старалась сделать из него витрину (например запустила программу массового жилищного строительства), но эту разницу сирийцы не могли не заметить.
Пока Турция развивала Идлиб, в Алеппо царили застой и коррупция. Товарооборот России с официальной Сирией (скромные 500–700 миллионов долларов в год) был меньше, чем у Турции с осколками страны под контролем противников Асада. В победной реляции Путина за 2021 год названа и вовсе жалкая сумма в 203 миллиона долларов.
Россия или Иран не смогли не только сами выступить двигателями экономического роста для своего союзника, но и привлечь других, в том числе из рядов мирового большинства. Инвесторы стран Залива, Индии или Китая не ломились в Сирию под российские и иранские гарантии безопасности.
Со своей стороны суннитские исламистские силы проделали определенную работу над своими ошибками. Многочисленные исламистские группировки часто вели себя по отношению к алавитскому и христианскому населению Сирии не лучше боевиков . Многоконфессиональный Дамаск, алавитское меньшинство Хомса и побережья при таком выборе предпочитали пусть полицейскую, но светскую диктатуру алавита Асада. Нынешние исламисты стараются успокоить представителей религиозных меньшинств и охраняют церкви.
Что из этого получится, пока неясно. Но в конце концов, та же кремлевская пропаганда приводит исламистский Иран как пример религиозной гармонии и межконфессионального мира, в том числе для местных христиан. И в Москве, и на Западе признают, что нынешние талибы — джентрифицированная версия предыдущих.
Нельзя сказать, что Россия не переживет краха режима Асада или потерю своих баз на Средиземном море. Россия уже переживала потерю и собственного военного блока, и баз и союзников по всему миру, и огромных территорий бывшего собственного государства. Путин поглощен Украиной, а для российской верхушки сирийские победы остались в прошлом вместе с выпавшими из фавора Шойгу и Суровикиным и ликвидированным Пригожиным.
Российские граждане к сирийской экспедиции относились всегда опасливо и безразлично. Освещение сирийской интервенции помогло сформировать ожидания от как быстрой, высокотехнологичной победы где-то далеко, которая даст легкий повод для гордости и не потребует ни жертв, ни участия непрофессионалов. Когда все оказалось иначе, далекие сирийские успехи стали неприятным контрастом к неприглядной реальности украинской войны и напоминанием о том, что приходится держать силы где-то далеко, хотя они нужны рядом.
Зато профессиональные наблюдатели из внешнего мира и представители отечественной элиты заметят очередной провал российских спецслужб: сначала их застает врасплох готовность Украины сопротивляться, потом пригожинский мятеж, за ним — вторжение в Курскую область, теперь — стремительная утрата Сирии. А ведь нынешняя Россия в самых разных сферах управляется при прямом участии спецслужб. Что, если и там они так же эффективны?
Россия, Иран и многие другие правительства стран Глобального Юга публично критиковали американские военные интервенции как пришествие невежественных завоевателей, которые явились издалека, не знают местных тонкостей и потому не способны создать там, куда пришли, ни устойчивых режимов, ни эффективных силовых структур. Но вот, казалось бы, нет более региональной и погруженной в тонкости восточной жизни державы, чем Иран или Россия с ее традиционной ролью на Ближнем Востоке. И выясняется, что они тоже не умеют.
Чрезмерная концентрация России на войне против Украины поможет Путину и населению России обойти множество неприятных вопросов, связанных с сирийской кампанией, — от потраченных ресурсов до боевого опыта, якобы приобретенного на Востоке (где же он?). Если судьбы мира решаются между Доном и Днепром, там же решается и будущее Сирии. Но если эту редукцию готовы принять в России, трудно заставить поверить в то же самое страны Глобального Юга, которые удалось убедить, что война в Украине — далекий, европейский конфликт и «ничего особенного», на чем и строится их отказ от санкций и выбора правой стороны конфликта.
Стремительный коллапс российского союзника в Сирии очищает их оптику. Достаточно взглянуть на падение Дамаска глазами правителей Центральной Азии, где Россия выступает за право оставаться незаменимым гарантом политической стабильности. Неизвестно, насколько долгосрочным и необратимым окажется это изменение, но оно идет в обратном направлении к тому, которое Россия пыталась задать своим вторжением в Украину.
